Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

Лера опустила голову, её разум перешёл на сторону Аллы, но математики бывают иррациональными тоже.

III

Янович летел опять не домой. «Папа… Она чуть не убила нас», — звучит в его ушах голос Снежаны, и он покрывается холодным потом. Импульс, заданный Родионычем, рвал шины на дороге, подбрасывая джип, словно игрушку. На волне этого импульса в офис «Икара» влетел директор, генеральный и главный. Сотрудники онемели, и каждый уткнулся в свой монитор, страшась встретится с ним взглядом. От незримой энергии, выплёскиваемой директором, у сотрудников покраснели уши и волосы пытались встать дыбом. Янович пересёк огромный зал, утыканный рабочими столами, и влетел в приёмную. Стеклянные двери и стены, отделяющие приёмную от общего пространства, вздрогнули и взвизгнули, как лопнувшая струна. Секретарша подскочила, поджав руки, и задёргала ладошками, как будто плеснула на них кипятка.

Янович щёлкнул замком в бронированной двери, на ходу бросая: «Лена — кофе, шоколад и… документы на подпись».

Когда царственный силуэт скрылся за директорской дверью, сотрудники одновременно выдохнули и переглянулись. Офисная нива зашуршала. Стайка нарядных и звенящих бижутерией женщин сиганула в курилку для обмена мнениями и повышения градуса эмоций.

На кухне секретарша Лена варила кофе и тоже курила, пожёвывая белый фильтр теснящимися в челюсти, как дольки рокамболя, зубами, которые не укладывались во рту согласно принципам ортодонтизма, а норовили приподнять губы и даже завернуть их вверх, если хозяйка издавала хотя бы один звук. Елена Юрьевна влетела на кухню, когда секретарша обожгла палец о турку и дула на него и материлась. На круглом столе у окна, в тонкой чашке костяного фарфора, бурлил вспененный кофе. Главная женщина «Икара» накинулась на ошпаренную секретаршу, не давая ей пережить боль от нешуточного ожога.

— Лена, Янович объявился?!

Секретарша кивнула и стиснула зубы-дольки.

— Слава богу! Почему сразу не доложила? Я ведь просила тебя — немедленно, если что… — Главная женщина бросила на стол плитку швейцарского шоколада, которую достала, будто Василиса Премудрая, из рукава.

— Его любимый. Спроси, может он голодный или что. — Казалось, Елене Юрьевне не было никакого дела до Леночкиного ожога. Ни одного доброго слова не сказала, только о Яновиче своём переживает.

Лена кивнула и подняла обожжённый палец над головой, почти в потолок. Главная женщина задрала голову вверх, заметила наконец проблему и бросила:

— Пастой зубной натри… И — не забудь опять — доложи шефу, что я рвусь к нему первая. Запомнила? Я первая, у меня самые важные вопросы.

Золотистые, абсолютно прямые, пышные волосы, волосок к волоску, подпрыгнули на плечах убегающей главной женщины «Икара». Секретарша показала ей вслед язык, сморщив тонкий нос, — так Леночка выражала самое страшное негодование. Праведный гнев улёгся, и, оттопырив больной палец, она поцокала на высоченных каблуках в кабинет к Яновичу через полный зал сотрудников, которые оборачивались и рассматривали в очередной раз модельную фигуру секретарши. Нижняя часть этой фигуры была обтянута тонкими, почти колготными, джинсами, а верхняя прикрыта одной воздушной блузкой белого шёлка.

Только Янович не рассматривал фигуру секретарши, даже глаз не оторвал от красной кожаной папки, перекладывал листики и кивал, когда Леночка заплыла в его кабинет.

— Паспорт моей жены… привези, — рявкнул Валерий в стиле Родионыча и швырнул ключи от дома на диван для посетителей, подпирающий стенку, противоположную стеллажам с документами. И тут же добавил: — Ты ещё здесь?

Напрасно Леночка простояла около стеллажей с папками, удерживая спиной кошачий изгиб, — не прокатило. Напрасно сбрызнула себя итальянской водой, которую ей подарил сам директор на Восьмое марта, — даже носом не повёл, даже взглядом не удостоил. Пришлось проглотить собачью команду и тянуться к служебной машине. По дороге она, правда, всплакнула, но, увидев обомлевшего Петю, обматерила его с головы до руля и успокоилась, даже ошпаренная кожица больше не горела на пальце.

За дверью директорского кабинета Янович восстанавливал справедливость. Мысли его летели быстрее света. Выпотрошенная красная папка проветривалась на диване, а её внутренности ковырял Янович. Итак, ни одной бумажки, подписанной Гацко, в папке ни оказалось. Ни одной. «Неужели он? — Взмокшую голову Яновича прошибла догадка: — Натаха, чёртова баба… Ох вы, две сестрички, провонявшие польским панством. С обеими вами покончено».

Листочки компромата Янович свернул лавашом и укутал несвежим свитером. К исходу дня отравленный злом свёрток превратился в горстку пепла на пустыре за городом. Янович даже не запомнил место казни злосчастного свёртка.

А пока красная от позора папка стоит снова на своём месте, на третьей полке у самого окна. В ней директор «Икара» замуровал стопку проштампованных листов бумаги с подписями Гацко. Большая часть — бессмысленные платёжки, проплывшие мимо бухгалтерии и мимо налоговой. Сгоряча Янович подшил в папку ещё и несколько липовых договоров, на которых был запечатлён президентский росчерк Саньки.

Теперь главное — компьютер. Янович сбросил с системного блока кожух и вырвал винчестер. Порядок. Не поддаваясь нервной дрожи, которая прорывалась то в челюсти, то в ладони, Валерий скакал по стеллажам, как Тарзан, и проверял папки одну за другой. Казалось, что он со скоростью сканера одним глазом считывал одну страницу, а другим — соседнюю.

Когда первый зам нарисовался на пороге кабинета, Янович, как воздушный гимнаст, раскачивался на стремянке и шлёпал ладонями по самой верхней пустой полке стеллажа, на которой документы не хранились, но стояли коробки и коробочки.

— Здоров, Александр, — обрадовался директор вошедшему и по-олимпийски спрыгнул с самой верхней ступеньки. — Я, брат, ствол найти не могу.

— Застрелиться решил? — не шевельнув бровью, спросил Ипатов, напуская на лицо вид интеллигента, измученного царской охранкой.

Янович, пожав плечами, ответил, не принимая шутку:

— Саш, прости. Знаю всё, что ты скажешь, поэтому не будем воду толочь. Я хочу поговорить с тобой о самом главном… — Валерий протянул заму руку.

Ипатов набычил шею и руку Яновичу в ответ не подал.

— Тогда я начну о самом главном, — сказал он, усиливая голос на слове «Я». — Я ухожу и намерен забрать свои тридцать процентов. Объяснений не требуй, не будем воду… толочь. Вопрос надо решить сегодня же.

Александр Ильич сплёл руки на груди и приподнял почти невидимые брови, подсчитывая, сколько секунд или даже минут продлится нокаут, в который он отправил друга. Но Янович, оглушённый и зарубцованный после утреннего экстрима, от удара Александра Ильича даже не дрогнул.

— Давай заявление, сегодня же тебя рассчитают, — усаживаясь за рабочий стол, произнёс он и зевнул.

У Александра Ильича чуть задрожала нижняя губа. Повисла пауза. Мёртвая тишина напомнила о вечном покое. Первым сдался Янович.